Творчество Зинаиды Миркиной не умещается ни в одну из жестко очерченных религиозных традиций, но, не потому что противоречит им, а потому что создает опыт диалога различных традиций. Ее творчество не умещается и в жестко очерченные рамки литературных жанров не потому что противоречит им, а потому что говорит больше, чем обычно говорят стихи или проза. “Глубочайшие часы моей жизни проходят в созерцании. При постепенном нарастании внутренней тишины я все яснее и яснее слышу слова бессловесных и самое главное Слово. Это слышание абсолютно точное и даже, может быть, конкретное. Но, конечно, не уши, а последняя глубина души слушает и слышит, что говорят деревья, лес, море, горы, небо и свет, более всего свет. Я слышу великую весть! Всю жизнь я только и пишу о том, что слышу. Но передать так трудно!… Прежде всего — обжигающее чувство, что всё — живое. Нет, не только человек с его разумом и словами, не только животные с их разумом без слов, — всё: деревья и небо, река и море, и свет, который особенно на закате и на заре чувствую, как взгляд Самого Бога. Всё говорит с моим сердцем, наполняет его высшим смыслом, переполняет его до ликования. Какого ликования! Если бы весь мир, все люди говорили бы мне, что я ошибаюсь, — какое бы мне было до этого дело?! Я живу! Я люблю! Сердце мое переполнено. Тишина. И полнота внимания. Затихли не только слова, но даже мысли. Вот тут-то и начинается слышание. Не выдумывание, не воображение, а слышание: Нет никого. Лишь блики на воде. Загадки леса, чуткая дремота… Не кто, а что; не где-то, а везде. Всегда во всем, и все же — Кто-то… Кто-то…”
